Мысли на смертном одре

Продолжение. Начало в №№13-19.

Окно стало светлее. Шолбан не отдохнул, но спать не хотелось. Не хотелось и вспоминать, как под давлением Монгушевны ему пришлось назначить её дочь на самую высокую должность, о которой женщины в Туве и мечтать не могли. Монгушевна, выходя из кабинета, многозначительно посмотрела на него и погрозила пальчиком.

Он хорошо помнил, как ему захотелось тут же вызвать Юлика с Шашлыком и дать задание – уничтожить физически Аяну с её мамашей. Но вошла секретарша и доложила, что в приёмной человек от Старшего шефа стоит. Шолбан кинулся к двери, больно тыкнул секретаршу в бок – чего сразу не доложила, корова, – и уже с поклонами и, радостно улыбаясь, встретил русского полковника.

Русских Шолбан просто не выносил. Было ли это осознанное чувство или терпеть их он не мог на каком-то интуитивном, животном уровне, ему самому было непонятно. Но русских он ненавидел, это точно. Да и, вообще, в их семье, когда он был ещё ребёнком, а потом уже и в узком кругу его приближённых над русскими смеялись, морщили носы, говоря о специфическом запахе русских женщин, а Юлик при этом всегда рассказывал скабрёзные анекдоты об их детородных органах. Но приходилось притворяться, улыбаться, восхищаться этими русскими. Старший шеф был сам наполовину из русских, и Шолбану иногда казалось, что он просто когда-нибудь не выдержит держать на лице постоянную маску дружелюбия и верноподданности и все увидят его истинное отношение. И он, как можно шире улыбался, при этом знал, что глаза у него совсем скрывались за толстыми щеками, и трудно было понять, какие чувства прячутся за ними.

У полковника было надменное лицо, он никак не отреагировал на подобострастные поклоны, немного отстранился от протянутой руки и подождал, пока за ним Шолбан закроет дверь. Когда они остались вдвоём в кабинете, Шолбан вконец оробел, он уже понял, почему Старший отправил к нему именно этого своего подчинённого. Однажды Старший избил Шолбана при нём, избил прямо в этом кабинете, разбил в кровь лицо, а этот полковник молчал и усмехался. Тогда в приёмной тоже было много людей, и Шолбан боялся нечаянно крикнуть от боли или громко застонать. Он корчился на полу и ждал, отчаянно ждал, когда Старшему надоест пинать его. Он при этом незаметно отползал под стол и с облегчением чувствовал, как удары становились всё слабее и как, наконец, совсем прекратились. Когда Старший последний раз пнул его под зад, а Шолбан, дурашливо улыбаясь, начал подниматься из-под стола, этот русский полковник брезгливо посмотрел и на Шолбана, и на Старшего шефа. Шолбану, несмотря на боль, вдруг стало радостно от того, что часть брезгливого взгляда полковника досталась и Старшему.

Он боялся, до дрожи в коленях и тошноты боялся взрывного нрава Старшего. Боялся и в то же время старательно копировал его повадки, так же бил своих подчинённых, загоняя пинками под стол, если это происходило в помещении или под кусты, если это было на природе. Теперь полковник с такой же еле уловимой брезгливой гримасой на лице стоял посреди кабинета и наблюдал, как Шолбан трясущимися руками подвигает к нему стул. Полковник слабо шевельнул ладонью – нет, не надо, я здесь ненадолго, и сказал:

– Ты должен сделать это, – и бросил на стол бумагу.

Шолбан, мелко семеня ножками, торопливо подошёл к столу и прочитал «25 миллионов».

– Понял, всё понял, не вопрос, всё будет сделано.

Полковник, не прощаясь, вышел из кабинета.

В Шолбане стала подниматься неукротимая злоба и ненависть. Ох, как он ненавидел этих русских!

Э. Эртине
Продолжение следует.