ОБОРОТЕНЬ

Рассказ

Вовка Андреев крался по чужому огороду, и сердце его замирало. Игра владела его воображением: он представлял себя сыщиком. Причина игры – неприязнь паренька к соседу, художнику Василию Фёдоровичу Евсееву, ныне пенсионеру. Вовка постоянно ощущал на себе цепкий и злой взгляд маленьких, желтовато-серых глаз старика. И это угнетало. Мальчик подозревал, что Евсеев двуличен. При встречах с соседями, разговаривая с людьми на остановках, Евсеев старался казаться улыбчивым и добродушным. Но Вовке художник казался злым и замкнутым человеком.

И вот Вовка крался между аккуратных грядок, выискивая что-нибудь нехорошее. Взгляд его наткнулся на рукоять топора, торчащую из-под бочки. Мальчик осмотрелся, потянул топорище на себя. Перед ним лежал топор, на лезвии которого засохло багровое пятно. Звякнула калитка. Вовка нагнул голову, сердце его замерло. На крыльцо взошёл художник, огляделся и вставил ключ. Хлопнула дверь.

Мальчишка птицей перелетел через забор. С обеда он пошёл в школу, был рассеян, схватил «неуд» по геометрии. Утром паренёк направился к участковому, не известив родителей, которых не одобрял за дружбу с Евсеевым. Молодой лейтенант милиции Юрий Завьялов с непроницаемым лицом выслушал Вовкин рассказ, попросил подождать его в приёмной, потом снова пригласил юного сыщика в кабинет. И вот уже Юрий Петрович стучал в дверь дома Евсеева. А Вовка ждал, когда фигура лейтенанта закроет изнутри окно, выходящее в огород.

Изъятый топор был сдан на экспертизу. Результат оказался зловещим: на лезвии была человеческая кровь с включением мозговых тканей...

* * *

Перед следователем по особо важным делам сидела полная пожилая женщина, по виду – крестьянка, Татьяна Ивановна Лизюк.

– Значит, вы уверены, что увиденный вами на кызылском автовокзале человек – бывший полицай, участвовавший в расстрелах?

Женщина задумалась. Много воды с тех пор утекло... Полумрак сарая... Плачь вполголоса, отрешённые лица жителей белорусского села Берёзовка, арестованных за связь с партизанами. Томление в неизвестности... Расшатана и отогнута доска, и десятилетняя Танька отчаянно старается вылезть... Она на мгновение замирает и сквозь ветви с ужасом смотрит на молодого парня с повязкой полицая на рукаве и тяжёлой винтовкой на плече. Он беспечно курит, глядит на дорогу, по которой приближается крытый грузовик и несколько мотоциклов. Обычное для подразделения дело – все люди, находившиеся в сарае, были казнены.

– Уверена, – выговаривает наконец Татьяна Ивановна и подносит к глазам платок.

– Успокойтесь, – мягко говорит следователь, – прочтите и подпишитесь, вот здесь...

* * *

За столом сидели двое. Угрюмо набычившись, хозяин выслушивал слезливые жалобы гостя на судьбу.

– Да... Вот так, – закончил наконец гость и поднял стакан подрагивающей рукой. – А ты, значица, в художники подался? Талант, да... А помнишь, тогда в лесу, под Гродно? Скольких ты тогда повалил? Сотни полторы? Там и ребятишки были... Даже немцы после того морду воротить стали. Но не обер-лейтенант Лемке! Он лично с тобой шнапс глушил. И всё у тебя было: и награды, и марки... А помнишь...

– Не помню. И тебе не советую.

– Нет, я так. Оно, конечно. Но ты бы... помог маленько.

– Пить брось.

– Брошу, брошу! Вот – последний... и всё, баста. Тебе-то хорошо, удачливый ты.

– Ну, ладно, сколько тебе нужно?

– Ну, тысчонок пять бы подбросил. Поиздержался я...

– Сколько? Я ведь их не рисую!

– Поделись! Ведь всё у тебя есть... Ну, чего ты?

Гость поднял на хозяина ядовито блеснувшие глаза. Стиснув зубы, Евсеев с затаённой ненавистью смотрел в холодные жабьи глаза, потом отвёл взгляд.

– Понял,– глухо сказал он и вышел в соседнюю комнату. Открыл ящик комода. Пальцы неохотно отсчитывали купюры. Вчера подправлял половицу, забыл убрать топор. И рука сама потянулась к его рукоятке. Оглянулся через плечо.

Гость, закинув ногу на ногу, курил. Спина его распрямилась, лицо выражало самодовольство.

– На, держи! – быстро вышел Евсеев. Гость жадно потянулся к деньгам. Правую руку художник держал за спиной.

– Бери, а это тебе на похмелку, – Евсеев взметнул над головой руку, вооружённую топором...

* * *

– Вам знакома эта вещь? – следователь прокуратуры Вячеслав Еремин указал на топор с жёлтой, добротно проолифленной рукоятью. Сидящий перед ним Евсеев пожал плечами: топор как топор.

– Однако! – с невольным холодком в сердце за возможную ошибку подумал следователь. Но продолжал уверенно:

– Это ваш топор. Он лежал в вашем огороде, под бочкой.

– Может быть.

– На его лезвии обнаружены мозговые ткани.

– Ну и что?

– А почему вы, Евсеев, не требуете дактилоскопической экспертизы? Да потому, что вы стёрли отпечатки пальцев с рукояти топора! А лезвие не протёрли, побрезговали. Швырнули топор под бочку, и всё тут!

– Это всё фантазии ваши: отпечатки, мозги на топоре... У вас нет причин для задержания!

– Топор – вещественное доказательство. Но этого маловато, к сожалению. Но наберитесь терпения...

В кабинет вошла полная пожилая женщина. Она со страхом взглянула на художника.

– Татьяна Ивановна, вглядитесь, вам знаком этот человек?

Женщина, переборов робость, пристально вгляделась в сидевшего, который не опускал глаз.

– Нет, я его не видела... никогда, – тихо сказала она. Следователь поднял лист бумаги с нарисованным портретом.

– А это кто?

– Про этого я уже говорила, он был полицаем в годы войны. Стерёг нас тогда, перед расстрелом. И вот на днях я...

– Хватит, – мягко сказал следователь. – А вам этот человек знаком? – следователь повернул лист к Евсееву.

– Впервые вижу, – глянул художник. – А кто это?

– Внимательно поглядите, не встречали ли этого человека раньше, много лет назад?

– Я же... художник, на зрительную память не жалуюсь!

В кабинете наступило молчание.

– Не видел, не знаю, не моё, – поочерёдно кивнул Евсеев на портрет, на женщину и на топор.

Татьяна Ивановна смущённо глядела на Ерёмина.

– Могу быть свободен? – спросил художник. – Жаловаться на вас не буду. Молоды вы ещё. Может, что-то где-то и было, да быльём поросло. А я так вовсе не причем. Зашли бы ко мне, Вячеслав... Тимофеевич. Я бы с вас – портретик. А что? Я без обиды на вас.

Евсеев поднялся. В кабинет вошёл невысокий человек в штатском.

– Вы закончили, Вячеслав Тимофеевич? – спросил он.

– Да.

– Василий Фёдорович Евсеев? Я – майор госбезопасности Евгений Николаевич Горобец. Вы задержаны по подозрению в сотрудничестве с немецкими оккупантами в годы Великой Отечественной войны. Взгляните на эту фотографию. Кто это, с правого края, в форме полицая? Он очень похож на вас. А высокий офицер в форме войск СС? А вот тот, с угодливой улыбкой, наступивший на труп расстрелянного?

Художник непроизвольно схватился за горло, словно унимая внезапную спазму.

– А вы, – обратился Горобец к Татьяне Ивановне, – никого не узнаете на этой фотографии?

– Это он, он! – воскликнула женщина, указывая на второго полицая, – он караулил нас в сарае перед расстрелом, а неделю назад я его видела на автовокзале. Старик он уже и, видать, сильно пьющий. Но я его сразу признала...

– А вы, Василий Фёдорович, по-прежнему никого не узнаёте?

– Откуда это у вас? Да это же фотомонтаж, фальшивка! Одинокий я, вступиться некому. А вам – повышение. Но нет, я жаловаться, писать буду!

– Ваше право. Но есть обстоятельства, о которых вы не знаете. Фотографии эти – из гродненского архива немецкой службы безопасности. При внезапном дерзком налёте партизан были захвачены эти документы. Думаете, зря оберштурмфюрер Ганс Лемке вас по плечу похлопывал? Нацисткая разведка на вас виды имела, хотела вас к крупной диверсионной работе привлечь. Тщательно были собраны ваши данные, вплоть до отпечатков пальцев. И фотографировали вас «в работе», чтобы в случае отказа принудить к работе на них. Так кто же этот ваш «соратник», снятый вместе с Лемке и с вами?

– Стас Мальчевский... Разгильдяй и сволочь, каких мало...

– А где же он сейчас?

– Там, где и должен быть. В цементе и в земле, неподалёку от стройки. В стройуправлении я перед пенсией работал оформителем, лозунги всё писал...

– Один с Мальчевским «управились»?

– Со Стасом-то? Да я с тремя такими, как он... А ты, – он задержал взгляд на побледневшей Татьяне Ивановне...

– Ну, довольно, Евсеев, довольно...

В кабинет вошли люди в форме, и на крепких запястьях оборотня защёлкнулись наручники...

* * *

Вовке Андрееву в присутствии родителей была объявлена благодарность. На вопрос начальника МВД, кем бы он хотел стать, Вовка, оробевший перед представительным дядей в форме, растерянно ответил:

– Не знаю ещё... Вот когда школу закончу, подумаю...

И.Шустов